В честь наступающей даты ЧТОБЫ ПОМНИЛИ........... Из Рапорта Акушерки.
Из тридцати пяти лет работы акушеркой, два года я провела как узница женского концентрационного лагеря Освенцим-Бжезинка, продолжая выполнять свой профессиональный долг. Среди огромного количества женщин, доставлявшихся туда, было много беременных. Функции акушерки я выполняла там поочередно в трех бараках, которые были построены из досок, со множеством щелей, прогрызенных крысами. Внутри барака с обеих сторон возвышались трехэтажные койки. читать дальшеНа каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины — на грязных соломенных матрасах. Было жестко, потому что солома давно стерлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости. Посередине, вдоль барака, тянулась печь, построенная из кирпича, с топками по краям. Она была единственным местом для принятия родов, так как другого сооружения для этой цели не было. Топили печь лишь несколько раз в году. Поэтому донимал холод, мучительный, пронизывающий, особенно зимой, когда с крыши свисали длинные сосульки. О необходимой для роженицы и ребенка воде я должна была заботиться сама, но для того чтобы принести одно ведро воды, надо было потратить не меньше двадцати минут. В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки — необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена сама себе; в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама. Немецкие лагерные врачи — Роде, Кениг и Менгеле — не могли запятнать своего призвания врача, оказывая помощь представителям другой национальности, поэтому взывать к их помощи я не имела права. Позже я несколько раз пользовалась помощью польской женщины-врача, Ирены Конечной, работавшей в соседнем отделении. А когда я сама заболела сыпным тифом, большую помощь мне оказала врач Ирена Бялувна, заботливо ухаживавшая за мной и за моими больными. О работе врачей в Освенциме не буду упоминать, так как то, что я наблюдала, превышает мои возможности выразить словами величие призвания врача и героически выполненного долга. Подвиг врачей и их самоотверженность запечатлелись в сердцах тех, кто никогда уже об этом не сможет рассказать, потому что они приняли мученическую смерть в неволе. Врач в Освенциме боролся за жизнь приговоренных к смерти, отдавая свою собственную жизнь. Он имел в своем распоряжении лишь несколько пачек аспирина и огромное сердце. Там врач работал не ради славы, чести или удовлетворения профессиональных амбиций. Для него существовал только долг врача — спасать жизнь в любой ситуации. Количество принятых мной родов превышало 3000. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное. Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощенные организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий. Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба, за который могла достать себе простыню. Эту простыню она разрывала на лоскуты, которые могли служить пеленками для малыша. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребенок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной. Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребенка или скрыть его среди нееврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рожденного ребенка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака. Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети; из Советского Союза было около 50% узниц. Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер (заключенных в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди... Ее губы беззвучно шевелились — видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил... она не могла издать ни звука — только большие слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного. Что было более трагичным, трудно сказать — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок, брошенный на произвол судьбы. Среди этих кошмарных воспоминаний в моем сознании мелькает одна мысль, один лейтмотив. Все дети родились живыми. Их целью была жизнь! Пережило лагерь едва ли тридцать из них. Несколько сотен детей было вывезено в Германию для денационализации, свыше 1500 были утоплены Кларой и Пфани, более 1000 детей умерло от голода и холода (эти приблизительные данные не включают период до конца апреля 1943 года). У меня до сих пор не было возможности передать Службе Здоровья свой акушерский рапорт из Освенцима. Передаю его сейчас во имя тех, которые не могут ничего сказать миру о зле, причиненном им, во имя матери и ребенка. Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то - я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребенка. В концентрационном лагере все дети — вопреки ожиданиям — рождались живыми, красивыми, пухленькими. Природа, противостоящая ненависти, сражалась за свои права упорно, находя неведомые жизненные резервы. Природа является учителем акушера. Он вместе с природой борется за жизнь и вместе с ней провозглашает прекраснейшую вещь на свете — улыбку ребенка. Станислава Лещинска польская акушерка, узница Освенцима Позже ей был поставлен памятник в Церкви Святой Анны около Варшавы.
Мужчина по имени Тони (@tledger47), который работает в ресторане "City Tavern" в Филадельфии, поделился фото с Дженсеном и написал:
Дженсен Эклз aka Дин Винчестер обедал у нас. Круто! Я даже прослезился. Люблю "Сверхъестественное". Позже в комментариях он добавил, что Дженсен был вместе с женой и дочкой.
читать дальшеЕщё пара фото от счастливых фанаток, которым посчастливилось встретить Дженсена в ресторане "City Tavern" в Филадельфии.
@oo0mocha0oo: Дженсен - один из самых добрых и скромных людей, которых я когда-либо встречала... и у него потрясающая семья.
u_diggin_me_4_wat: Если вы фанат "Сверхъестественного", вы знаете, кто это!!!! #Сверхъестественное #ЛюблюЕго #ЗахожусьВФанатскомВосторгеПрямоСейчас URL записи пижон пижоном
Хроники МинКона: очередная история о любви и доброте Пока у нас с Дани в духовке выпекается пара плюшек, я решил немного разбавить все это историями, на которые у меня не было времени до этого. В этот раз я просто решил пройтись по всем фотоопам, которые только найду. К вечеру, надеюсь, здесь появится еще парочка.
читать дальшеИтак, мои впечатления о фотоопе с Джеями.
Это была моя первая конвенция и, в буквальном смысле, лучшие выходные в моей жизни. Я ждала этого более семи лет: их приезда в Миннесоту и этой встречи. Это действительно был самый незабываемым момент в моей жизни.
Если меня спросят, то я без сомнений скажу, что это был невероятный опыт. Я одна из тех людей, кому посчастливилось провести с ними чуть больше времени, за что я бесконечно благодарна. Как вы можете увидеть на фотографии, у нас с сестрой были татуировки на плечах: «придурок» и «сучка». Мы подумали, что нам хотелось бы сделать что-то особенное, то, что не делали раньше.
Итак, мы стояли в очереди и, ровно в тот момент, как мы перешагнули порог комнаты для фотоопов, меня начало трясти и я расплакалась. Один из менеджеров, находящихся в комнате, подошел ко мне и поинтересовался в норме ли я, нужно ли мне присесть или нужна ли мне вода? И я ответила: «Да, я в норме, просто я ужасно нервничаю и не знаю, как себя контролировать».
Я подошла к Дженсену. Я в буквальном смысле обливалась слезами и смотрела на него, не отводя взгляд, пожалуй, несколько секунд, а затем он взглянул в мои глаза и я сказала: «Спасибо тебе за все, что ты делаешь. 6 сентября будет три года, как я прекратила причинять себе вред». Он просто обнял меня и сказал: «Это замечательно, милая, я так горжусь тобой».
Джаред же был похож на щенка: он был в невероятном восторге от наших «Придурок/Сучка» тату, все озирался, глядя по сторонам, и спрашивал: «А где же «придурок»?» В тот момент, когда он увидел это, его лицо засветилось.
Дженсен взглянул на меня со словами:»Иди сюда, я обниму тебя и мы сделаем фото». Я получилась зареванная на фото, как вы можете заметить, но это был лучший момент в моей жизни. После фотографии Дженсен обнял меня и держал в своих объятиях точно минуты две, он просто позволил мне выплакаться. Вокруг нас все пребывали в изумлении, даже кое-кто из менеджеров. Он действительно не отпускал меня, а я чувствовала себя такой защищенной, это было просто удивительно. Я сказала ему, что очень люблю его и он ответил мне тем же. Я могу сказать, что Дженсен просто сквозь пальцы смотрел на то, что фотографы начинают злиться. В конце концов Дженсен сказал: «Что ж, ладно, иди и обними Джареда, я знаю, что он тоже хочет обнять тебя».
Тогда я подошла к Джареду. Он стоял там с огромной улыбкой на своем лице и я совершенно растаяла.
Он сделал шаг ко мне и без промедления обнял. Я сказала ему: «Спасибо тебе огромное за «Всегда продолжайте бороться», эта компания значит для меня очень много, я люблю тебя».
Все то время, что Джаред обнимал меня, он покачивался туда-сюда и это было замечательно. Джаред сказал: «Нет проблем, я рад помочь. Я тоже люблю тебя. Ты просто куколка». Фотограф в этот момент сказал нам, что пора двигаться дальше. Можно было с уверенностью сказать, что он злится. Но Джаред просто сказал: «Просто дай мне обнять ее». Затем он все же отпустил меня и я ушла. Я все еще плакала и меня трясло.
Однако, это был лучший день в моей жизни — день, когда я встретила своих кумиров, когда мое счастье достигло своего пика. Я надеюсь, что для каждого из вас когда-нибудь наступит день, когда и вы встретите своих. Этот день перевернет вашу жизнь навсегда.