[samdina]

03.10.2013 в 18:24

Пишет  Лючано Борготта по прозвищу Тарталья:

Стихи для Дня шуршания осенними листьями
Вера Полозкова - Увы, но он непоколебим и горд

Увы, но он непоколебим
И горд. Во взгляде его сердитом
Читаю имя свое петитом
И чуть заметное «мы скорбим».
Мы снова жанрами не сошлись:
Он чинит розги, глядит серьезней, -
Но брюхом вниз из-за чьих-то козней
На сцену рушится с бранью поздней
И обрывает кусок кулис.
Он зол, и мутны его белки.
Он хочет к той, из отеля «Плаза».
Она мила и голубоглаза
И носит розовые чулки.
А я должна быть поражена,
Сидеть и плакать в рукав, конечно,
Но я смотрю на него так нежно,
Как смотрит будущая жена.
Его – брюзглива, а зять прохвост
И хам; из окон одни трущобы.
Он ненавидит меня – еще бы –
За отражение южных звезд
В глазах, усмешку на уголок,
То, что меня узнают без грима
И то, что я, к сожаленью, прима
И никогда не ношу чулок.
Я ноль. Я дырочка в номерке.
Но – буду профилем на монете.
А он останется в кабинете
С куском кулисы в одной руке.

она произносит: лес, - и он превращается в лес
с травой по колено, с деревьями до небес,
и входит она в свеченье зелёных крон,
и лес обступает её с четырёх сторон,
она произносит: свет, - и он превращается в свет,
и нет никого на свете, и слова нет,
и облако белой глиной сворачивается в клубок
пока еле слышно она произносит: бог...
© Сергей Шестаков

Белый пух, горячий ветер...
- Спишь?
- Скажи, зачем мы здесь?
- По секрету?
- По секрету.
- Спички есть?
- Конечно, есть.
- Чиркни спичкой, станет ясно:
мы пришли...
- Не надо вслух!
- ...чтобы вспыхнуть и погаснуть,
словно тополиный пух.
- Что ты! Тише! Будет вечер,
чай, пирог, луна в окне,
чашку в руки, плед на плечи...
- Вечер - твой, а вечность - мне?
- Вечер - наш, а вечность - к черту.
- Чиркни спичкой.
- Ты опять?
- Проще быть живым, чем мертвым,
проще плакать, чем молчать.
Вдох. Как граппа ветер крепок.
- Я почти исчез, а ты?
Самый сладкий, напоследок,
выдох - время жечь мосты.
© Макс Фрай

Змея и птица.
Триста тысяч слов на бумаге,
А последнее стало птицей ©

Последнее из тысяч твоих слов само собою превратилось в птицу, а первое змеею уползло - ни то, ни то уже не возвратится, не приласкает кончиком крыла, не чиркнет чешуею по запястью... Все хорошо, дела идут на лад, и страх забвенья вроде глаз не застит, здоровы дети, яблони в цвету, и живы боги, те, что поновее.
Но птица улетает в темноту. Но ветерок змеиный след развеял.
Большой охват - от птицы до змеи, земные и летающие твари, творения твои, слова твои - все ныне пассажиры на Нагльфаре - фиговый, честно говоря, ковчег, не сами, видно, транспорт выбирали... Я все хочу приладить половчей портреты их - круги, углы, спирали, розеттский камень заново создать, для Шампольонов или для вандалов. А может, птице бы змеёю стать, она б тогда совсем не улетала? Закольцевать магическую речь, пустить как фон вселенских медитаций... Ни птицы, не змеи не уберечь, ты сам не позволяешь им остаться.
Я напишу для них волшебный лес, и небо тоже - очень постараюсь, пусть ползают и ходят по земле, парят, летают - и не умирают, пускай не умирают никогда. Но в клетке тесно, клетку разрывает, и я монетки ломаной не дам за то, что будет дальше со словами. Последнее из тысяч поднялось, коротким криком резануло душу...
Осенний ливень. В комнате тепло. Промокший шарфик батарея сушит. Ручною кофемолкой стрекоча, ты смотришь в заоконное ненастье. И белоснежный филин у плеча. И золотая змейка на запястье.
Кэйрин ©

Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит:

«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»

Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.

Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.



Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая,

- Что за чёрт? – думает Юзек. – Куда она могла деться?..

«Магда умерла, Магды давно уже нет», – вдруг вспоминает,

И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…



Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели.

- Юзек, я открою окно, ладно? - шепчет ему на ушко,

Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,

Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.



- Хочешь пить? – а никого уже нет, никто уже не отвечает.

«Он же умер давно!» - Магда на пол садится и воет белугой.

Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.

А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.(с)Елена Касьян


Есть правила для живых, чтоб не накликать беду: не рвать цветы сон-травы, не спиливать старый дуб,
не звать чужаков во сне, скрывать свои имена. Но правило есть верней: о мёртвых не вспоминать.
***
Алира - огонь в ночи - сестру мою нарекли. И солнечные лучи, касаясь костей земли, сияли бледней в сто крат, чем пламя в её глазах.
Была такова сестра - что мне про неё сказать? Как мне оправдать её, хотя бы перед собой? То жгучая, словно йод, то горькая, словно боль,
то светлая, как печаль, бродила она в холмах, на хрупких её плечах клубочком свернулась тьма.
Сестра моя - волчий сон - могла не бояться тьмы и в чаще глухих лесов, и в долгую ночь зимы:
за нею вслед шёл огонь, укрыв её, как крылом, и каждый, кто нищ и гол, мог греться её теплом.

Да только кому нужны подобные чудеса? Ей прочили роль жены, свой домик и тихий сад
и парочку дочерей, красой, непременно, в мать. Вот только судьбы черней не сыщешь; не жизнь - тюрьма.
Сестра моя - лунный свет - пыталась себя смирить, но те, кто с огнём в родстве,
мятежно, как он, горит и ради своей любви не могут себя сломать - исчезнут, как ни зови, забудут отца и мать,
уйдут в тишину, в холмы на той стороне реки, где камень росой омыт, их примут - любых, таких,
какие по сути есть, их встретят - вином, венцом, и больше ни страх, ни лесть им не омрачит лицо.
Сестра моя - жар огня - покинула нас в Самайн и скрылась в густых тенях. Мы знали: ушла сама,
не слушая песен Ши, не видя чужих огней. "Мертва" - честный люд решил и не вспоминал о ней:
раз вспомнил - беду навлёк, забудь же о ней скорей!
Но солнечный свет поблёк и больше огонь не грел.
***
Есть правила для живых, но разве они верны? Я слышу звон тетивы, я вижу дурные сны
в холодный и волчий час, когда торжествует тьма, из-за моего плеча тень смотрит, сводя с ума.
Спасения не найти ни в песнях, ни в колдовстве, и не к кому мне идти, когда потухает свет,
и когти, острее льда, касаются позвонков.
"Алира", - шепчу, тогда становится мне легко,
как будто сестра моя - спасительный мой огонь, в безжалостных снах маяк, - протягивает ладонь,
уводит меня из тьмы, хранит ото всех мой сон - от острых когтей зимы, от чудища из лесов.
Пусть все мне твердят "Забудь, мертва она, хладный труп!"
Я помню мою сестру, и ночью мне светел путь.

(с) Джезебел Морган